Стрела Егория

У тетки Наташи на божничке, за образами хранился небольшой кусочек спекшегося песка. Спекся он от удара молнии в колодезный журавель. Молнией журавлиный стояк расщепило, и он жарко загорелся. Пошел дождь, но стояк все равно сгорел до пенька. Когда стали менять столб, то в земле нашли этот кусок кварца – стрелу Егория. Тетка достает ее из-за образов, дает мне подержать, хорошенько рассмотреть. Она рассказывает мне уже не первый раз, как Егорий выстрелил «молоньёй» в ее колодец:

- Гля ка! Така каменна стрела. И то правда, живу в бегах, как сроду не умывалась. О Боге забываю. Молюсь находу. Масло в лампадку забываю налить. Скольки дней огня в ней не бываить. Вот он и напомнил мне. Егорий – воитель с неверующими. Я, по-первости, дюже испужалась. Така война была! Бабах, молонья в журавель! Грохот, земля раскололась, ажно я присела и оглохла. И сразу дожж ливанул! Дожж идёть, а журавлина нога горить ясным огнём и не трешшить!

- А ты что, видела, как молния в журавель ударила?

- Видела, жалик, видела! Я тольки намерилась за водой пойтить, ведро с плетня сняла и тута он стрелил!

- Так он, что же, хотел в тебя попасть?

- Если б хотел, то попал бы. Он хотел меня в память вернуть. А штоб не забывала, стрелу свою мне оставил.

Я очень любил слушать теткины рассказы про Егория, про святых и апостолов, про леших, домовых и ведьм. Святые, апостолы, Иисус – у нее они все были люди, как соседи по Пресному, и отличались от остальных только своим высоким призванием. В этой же деревне так же полноправно жили домовые, ведьмы. Мне очень хотелось, чтобы они, пока тетка рассказывает, были на самом деле. Я в них то верил, то не верил. Когда я в темных сенях искал дверь в избу, я верил в Иисуса, святых и апостолов, а в каверзную нечисть старался не верить, и старался не думать о ней. Я убеждал себя, что она, как папа говорит, только теткины выдумки. А когда слушал теткин рассказ, я знал, что она есть, существуют.

Вот и сейчас. В избе темно, тихо – ночь. Только тикают ходики, слышен таинственный теткин голос да изредка громко треснет от мороза бревно дома. Тетка лежит на топчане, а я сижу у нее в ногах и слушаю рассказ про ведьм, которые ночами доят и выпугивают коров. Вот, еле видная при свете лампады, метнулась тень в подпечье. Я подбираю ноги на топчан, а потом и вовсе забираюсь с него на теплую печь, в закрытое пространство. На печи тепло, безопасно. Меня разморило. Теткин голос с топчана прерывист, словно его звуками играет эта, только что метнувшаяся, тень. Поиграет-поиграет и передаст мне. Поэтому такие паузы между словами и звуками. Я таращу глаза в самый темный угол избы и вот уже кого-то вижу. Мне видится мохнатая нечисть, какую я видел на святки – ряженные. Мужчины одеты женщинами, у них размалёваны-накрашены щеки и брови, на вывернутых шубах нашиты наполненные зерном огромные груди, которыми они размахивают и бьют всех встречных. Женщины тоже в мохнатом, одеты мужчинами. У них на лицах нарисованные или из овечьих шкурок бороды, спереди на поясах висят громадные писюны, сделанные из женских чулок с насыпанным в них луком, чесноком, зерном, горохом. И они тоже ими машут, колотят всех, кто поблизости. А люди подставляются под удары, стараются, чтобы эти ряженные обязательно их ударили. Они верят, что тогда у них будет все: достаток в доме, живность будет плодиться, будут рождаться дети, и все будут здоровы, радостны…

У кого-то из ряженных от удара порвалась пиписька, из нее дробно сыплется на пол горох. Народ смеется, по гороху катится, падает! Весело! Я просыпаюсь. Это тетка Наташа сыплет зерно в чугун, будет запаривать еду для коровы и овец на завтра:

- Проснулся, жалик? Ты ишшо позорюй. Не вставай. Зябко. Щас печку затоплю, блинчиков спяку. Тады и встанешь.

Неужели это она мне вчера таинственным голосом рассказывала страшные истории? Я улыбаюсь и в полусне смотрю с печи, как тетка затапливает печь, носит еду худобе – так она называет всех своих животных. Потом она привела в избу теленка:

- Сёдни дюже холодно, боюсь замерзнить в пригоне.

Для телка готова загородка. Он из нее не так давно переселился в сарай, к маме корове и вот его опять вернули. Он привычно стал в стойку: задницу чуть приопустил, хвост слегка приподнял – сейчас напрудит! Я кубарем качусь с печи, хватаю предназначенную для этих целей плошку и подставляю под струю. Успел. Тетка Наташа, вносит в избу оберемок соломы на подстилку для телка, вместе с нею врываются плотные белые клубы морозного воздуха.

- Ах, окаянный, уже дуить! Тольки што из пригона, нет, штобы там. В избу нес! Молодец, Лёник, што успел. И так от него стольки вони. Ну, што ж, потерпим. Зато посмотри, какой он красавчик. Со звездочкой.

От нее веет морозным холодом, и я скорее лезу обратно на печь. Она стелет на пол в загородке солому, а телок норовит ее лягнуть.

- Вот анчихрист! Я за ним ухаживаю, кормлю, чишшу – вон все руки потрескались, а он вишь што!

Рыжий телок прислушивается к ее голосу, словно пытается понять смысл сказанного, и, поняв, упрямо мотает головой с белой кудрявой звездочкой на лбу, опять взбрыкивает. Хорошо ему в избе, тепло, сухо и заботливая хозяйка рядом.

На всех нас строго глядят с божницы иконные лики. Они охраняют нас и лежащую за ними стрелу – суровое напоминание и теткин оберег от самого святого Егория.