Владимир Васильевич был похож на одинокую птицу. Вытянутое, худощавое лицо, тонкий с орлиной горбинкой нос,  опущенные, как у Пьеро, кончики губ, застывшие в гримасе. Законсервированный в невидимой колбе в определенном возрасте и в определенном состоянии души, Владимир Васильевич бродил по залу, взглядом упираясь  как будто в глубину  сознания. Девочки  побаивались смотреть на него.  Что-то отталкивало   в  лице: то ли  старческие морщины, то ли этот отрешенный, тяжелый взгляд. Света рассказывала, что она даже заплакала от страха, когда ее первый раз подвели к Владимиру Васильевичу.  Она мечтала заниматься у Разумовских.  Но те  объяснили родителям, что  девочка у них  способная,  но, к сожалению, не подходит по возрасту.  

       Разумовские считались ведущими тренерами в ЦСКА. Их гимнастки входили в сборную страны. Кто же из девочек в ЦСКА не мечтал заниматься у Разумовских?

   Владимир Васильевич не любил беспорядка. Разбросанные там и сям маты и кубики, очевидно, раздражали его упорядоченный внутренний мир. Перед тренировкой Владимир Васильевич, по обыкновению,  приводил в порядок гимнастический зал. (Как в сказке Маленький принц свою любимую планету). Кубики  катил на ребре, ставил кирпичиками  у стены. Маты укладывал один на другой, ровными слоями, с геометрической точностью, сторона к стороне, углы к углам.  И любовался, как Бог, проделанной работой. Созерцая  успокоенной душой геометрическое безмолвие гимнастического зала.

  «Владимир Васильевич, а сколько Вам лет? А когда у Вас день рождение? Ну, скажите, ну, пожалуйста, ну, Владимир Васильевич!» - Малыши прилипали, как мухи и радовались чему-то. -  «Мы Вас  будем с днем рождения поздравлять. Подарки дарить. Ну, пожалуйста, ну скажите».  «Нечего меня поздравлять», - отмахивается смущенный тренер, делая вид, что ему, якобы,  тоже весело.  – «Нет у меня никакого дня рождения.  И не было никогда!». « Такого не может быть!» -  шумели  возмущенные  девочки. - «Владимир Васильевич, Вы же тоже, как и мы,   родились когда-то. Вот я, например, лопотала Светка, пятого февраля, а  Наташа  десятого марта.  Вы  же всегда   поздравляете нас, вот и мы Вас тоже хотим  поздравлять. Ну, Владимир Васильевич!».

     Владимир Васильевич не замечал, как девочки, уже  болтали ножками у него на голове, заговаривая  глупыми вопросами.

  «А! Все понятно теперь! -  не унималась Светка, - У Вас, наверное, 29 февраля день рождения.  Вот  Вы поэтому и молчите, стесняетесь. Это же обидно как, чтобы один раз да в четыре года! Не расстраивайтесь! Мы  Вас тогда будем 28 февраля поздравлять. Нет, лучше первого марта! Хорошо, Владимир Васильевич?  

А сколько же Вам лет, ну, все-таки, ну сколько?  Наверное, сто? Нет, наверное, сто пятьдесят? Ха-ха! Теперь мы все про Вас знаем, Владимир Васильевич! Ух, ты сто пятьдесят лет! Это же надо так!»

      Детская колготня доводила до белого каления. «А ну, быстро на снаряды, нахалки такие-сякие!» шикал на обнаглевшую малышню в выпученными глазами,  проснувшийся вулкан.   И ходил потом по залу, бубнил себе  под нос разное. А девочки врассыпную, залетали, как воробьи,  на брусья и на бревно. Ниже травы, тише воды. Чувствуя испуганно, палку-то перегнули!

   Если  тренер не умеет  держать дистанцию, глупо руками размахивать после драки. Попробовали бы девочки так разговаривать с Разумовскими?  У Разумовских  гимнастки с утра до вечера пахали на снарядах.  Вопросы к тренеру задавали  в том случае, если не получался элемент, или если что-то болело. А вот с днем рождения  поздравляли. И на другие праздники дарили цветы и подарки.

   Девочки у Разумовских занимали на соревнованиях призовые места, а гимнастки у Владимира Васильевича обычно тянулись в хвосте. Муратова, Олимпийская чемпионка,  терпеть не могла Владимира Васильевича.  Владимир Васильевич, кстати, тоже не выносил  Муратову. Она  занижала его девочкам оценки на вольных упражнениях. Муратова ненавидела неудачников и  вышагивала по залу, будто бы королевна со своей невидимой королевской свитой.   

       «Тсс, Владимир Васильевич идет. Анька, скорее сюда!» -  Светка спряталась за дверь и потащила подругу. «Свет, а может не надо, а Свет, он же ругаться станет!»  Мне было  удивительно, что можно  играть с тренером. Наталья Александровна в Динамо такого девочкам никогда не позволяла. «Не станет, Анют! Вот увидишь! Весело будет!  Я вчера также спряталась. И он, знаешь, как смеялся!»

    Стоим со Светкой за дверью. Притихли. От страха даже забурлило в животе. Смотрим в щелку, как Владимир Васильевич оглядывает маленький зал. Светка на ухо: «Анька  к яме бежим». Нырнули мигом в поролоновую яму и закопались под самый батут. Сидим, как кроты в норе, вдыхая поролоновую пыль. Светка хихикает.  «Теперь точно не найдет. Вот увидишь. Поищет, поищет. Посмотрит, что никто не пришел, кого тренировать-то? Некого! И уйдет домой. А мы с тобой, Анютка, еще на батуте побесимся», - толкает подругу, - «Не бойся, Анютка!»

      И вот тут-то началось! Гром и молнии на наши  глупые головы. В эти секунды пожалела сто раз, что  послушалась Светку. Недавно   только в новый зал,  к новому тренеру перешла и так опозориться!

    То ли Владимиру Васильевичу кто-то из тренеров сказал, то ли сам догадался. Только вдруг откуда ни возьмись  в своем синем костюме, как зашипит в поролоновую яму: «А ну вылезайте, говнюшки этакие! Засранки! Хамье! Негодяйки!» - Выпучил глаза. Искривился весь, руками размахивает.

     Выползли со Светкой из поролона. Стоим перед тренером,  партизаны на эшафоте, глаза опустили.

«А ну, быстро признавайтесь, кто первый начал? Кто кого подговорил? А ну, немедленно признавайтесь, - тормошит за плечо то меня, то Светку. – Выгоню!  Из зала погоню, нахалки, хамье, никакой больше гимнастики!  Недостойны, вы больше заниматься гимнастикой! Гимнастки липовые!»

    Боже мой! Думала,   от стыда провалюсь!  Слава Богу,  Владимир Васильевич не кричал на весь зал. Не позорил перед другими. Вот Лиана, например,  с девочками  не церемонилась. Орала так, что  даже уши закладывало. Нет, Владимир Васильевич не орал. Но шипел,  страшно шипел, как кошка, которой вдруг наступили на хвост.

    Выгнал нас, конечно, со Светкой из зала. Сидим в раздевалке. Уж и не знаем теперь, что делать, дальше сидеть или домой собираться. И родителям что теперь говорить. Все, мол, мама и папа, выгнали, мол, Вашу дочку из гимнастики! Позорище!

    Так и сидели, сопливые,  в окно глазели. Пока тренер  не постучал. Проворчал, проскрипел по-стариковски:  «Тренироваться, мол, надо, а не в раздевалке сидеть. А ну,  быстро на ОФП, я кому говорю!»  Побежали. Как матросики, по канату карабкались, потягивались, отжимались. Готовые, казалось, десять часов в зале пропахать, лишь бы тренер из гимнастики не выгнал.

   Владимир Васильевич ходил-бродил по залу, обиженный на весь белый свет. 

   Странный он был все-таки. То смеялся, позволял нам выпендриваться, нести всякую чепуху, то вдруг ни с того, ни с сего, шипел.  Аж, до косточек продирало это его шипение.

   А со стороны, посмотришь -  добрый старичок, не кричит, не ругается, стоит себе возле окна, детишек тренирует.

   «Добренький!» -  фыркала Светка. – «Лучше бы о хореографе позаботился. А то, как роботы - три притопа, два прихлопа. Ненавижу!»

  «Смотри, Анька, наш старичок обедать пошел! Извольте откушать, добренький наш! Идите, идите, можете вообще не возвращаться!»

  «О, вернулся, легок на помине. С клетчатым платочком. Фу, не мог в раздевалке  вытереться! Приятного аппетита, Владимир Васильевич!».

   «Хоть бы у него электричка застряла что ли. И не лень  же ему  тащиться  из Одинцова. Фу, какой же он все-таки противный!» 

   В конце тренировки Владимир Васильевич провел на всякий случай назидательную беседу.

  «Посмотрите  на девочек  Натальи Викторовны Разумовской? Какие они скромные и трудолюбивые. Заходят в зал,  к каждому тренеру подойдут, поздороваются. А как на снарядах  работают!   Вот на кого надо смотреть! Вот на кого надо равняться! Вы поняли меня?»

«Мы поняли, Владимир Васильевич! Мы постараемся. Спасибо, до свидания, Владимир Васильевич».

И побежали быстренько домой. А Владимир Васильевич  на электричке в Одинцово.

     И вот представляешь себя, как стучит эта его  электричка. И  сидит возле окна Владимир Васильевич, для безопасности, в  капюшоне, как в трубе. Ни вправо, ни  влево, ни посмотреть, ни оглянуться. Будто бы  шоры на глазах, как у лошади. Куртка – Аляска, модный когда-то фасон, удивляла своим капюшоном. Люди в ней смотрелись жутковато, особенно вечерами, будто бы монстрики  гуляют по улицам без лица. Лицо-то оно есть, конечно, где-то там, внутри трубы. Но его не видно, человек закрыт, замурован в куртке, застрахован от этого жуткого, непредсказуемого внешнего мира.

      И будто бы не принимал Владимир Васильевич этот внешний мир. Не принимал и понимал  его непредсказуемой жестокости.