- Езлы эдо бутет повторятса, то ти вилитиш из училиша, как помба! – это ее коронная фраза, которую на все лады пародировали все мы, ее воспитанники.

Как показало время, это были только угрозы. За ними ничего не стояло, кроме любви и заботы о безалаберной, бестолковой, суетливой и во многом глупой ее молодежи. Большинству из нас от 15 до 19 лет. Мы были ее большим семейством. И большой ее заботой. Это она создала и вырастила Павлодарское музыкальное училище. Хотелось бы, чтобы нынешние его студенты помнили ее.

 

Она казалась очень крупной. Суровый голос. Баховский профиль и крупный подбородок. Тяжелая, почти мужская, походка. Светлые костюмы и всегда белоснежные блузки. Короткая стрижка, бывшая модной, наверное, в 30 годах. Вы такую прическу, скорее всего, видели в кино: на уровне мочек ушей все волосы ровненько, параллельно горизонту, обрезаются. Все завершал неизменный галстук-бабочка. Мне она тогда казалась очень взрослой. Не старой, а именно взрослой. Она, наверное, где-то 1915 года рождения. Не знаю, могу и ошибиться лет на пять в ту и другую сторону.

Она преподавала скрипку. Я не знаю, где она училась, но в среде педагогов-музыкантов у нее были обширнейшие знакомства. Она на собеседовании, когда я поступал в училище, спутав мою Благовещенку с Благовещенском-на-Амуре, спросила:

- Пошему ти дома не осталса ушится? В Благовешенском музыкалном училише ест прекрасны педагоги, которых я знаю.

И назвала какую-то фамилию.

А когда я, уже отслужив в Армии и проработав вместе с нею в Константиновской музыкальной школе, собрался в Среднюю Азию, она дала мне адреса и фамилии преподавателей музыкального училища в Фергане:

- Они помогут найти работа. Они хорошие люди.

Я адресами не воспользовался, но ей до сих пор благодарен за все: за заботу, за хорошую школу не только в музыке, но и, в еще большей степени, в отношении к людям и жизни. Она недолго руководила музыкальным училищем. Когда училище окрепло, ее отправили на пенсию. Мне жаль тех студентов, которые не слышали:

- Езлы эдо бутет повторятса, то ти вилитиш из училиша, как бомба! У теба ест денги на еду?

Она договорилась с руководством хлебозавода, под боком которого ютилось тогда музучилище, чтобы нас пускали в заводскую столовую. Вы только представьте себе: там хлеб, соль и горчица были бесплатны! Не верите? Я тоже сейчас не верю, но было! Мы брали по стакану сладкого чая за три копейки, обильно намазывали хлеб горчицей, круто солили и… Так мы съедали весь хлеб из хлебницы за одним столом и пересаживались к следующему. На нас с жалостливой тоской смотрели столовские работницы и спешили наполнить хлебницы снова. Я эту столовую до сих пор вспоминаю, как чудо. Что в сравнении с этим библейская история о манне небесной. Там какая-то сухая манка без чая, да и то разовая акция, а у нас! У нас это счастье длилось два курса и кончилось с уходом Гильды на пенсию.

В музучилище тогда не было общежития, и мы жили на съемных квартирах. Она добилась, чтобы иногородним делали доплату к стипендии, которая называлась «квартирные». Я тоже их получал. Три рубля, семьдесят копеек. Почему именно так – глубокая финансовая тайна. Конечно, даже снять угол, не квартиру, за эти деньги и тогда нельзя было. Угол павлодарцы сдавали тогда от семи до десяти рублей в месяц.

Мой ежемесячный доход в ту пору складывался из стипендии в двадцать рублей и этих квартирных. Из них десять я платил за угол. На остальное жил. Забавно жил. Особенно на первом курсе.

Мне шестнадцать лет. Я мог зайти в магазин и купить килограмм дорогущих конфет. Очень любил грильяж в шоколаде. Я этот грильяж ел отдельно, ел с хлебом, ел с чаем и хлебом. Почему-то ровно через две недели у меня обычно кончались все деньги. Я вступал в период жесточайшей экономии. Я просил у сокурсников в долг небольшие деньги: рубль, два – не больше. И переходил на хлеб и чай. Даже без сахара. А иногда, и без заварки. За эти две недели до следующей стипендии подъедался весь черствый хлеб, который я экономно собирал в разгульный период. В такие дни очень спасала столовая хлебозавода. Трудно было в выходные, но я нашел выход: я никуда не ходил, только читал и спал.

Изредка из дома мне высылали денежный перевод в пять, а то и десять рублей. Но семья наша жила не богато, и в ответ я писал домой гневные письма, чтобы не высылали переводов. «Мне хватает моих доходов!», - писал я, - «У меня все есть!» И, правда, мне моих доходов, с напрягом, но хватало. А, начиная с третьего курса, я стал подрабатывать аккомпаниатором.

Я тогда успевал многое: учился, работал, рисовал, много читал и даже интенсивно занимался спортом. В музучилище были теннисные столы, на которых игра шла практически с утра до вечера. То одни играли, то другие. Расписания-то большей частью индивидуальные. И у кого-нибудь «окно».

А еще в музучилище можно было взять спортивные беговые лыжи на ботинках. На всю зиму. Было бы все это, если бы не Гильда? Не знаю.

Лыжные прогулки павлодарцы очень любили. За Иртышом весь снег был исчерчен двойными синими следами лыж. Моих следов там тоже было не мало.

А как красивы зимние закаты! Когда синие тени растягиваются по розовому снегу на десятки метров. Когда на низко висящее солнце можно смотреть не щурясь, а отраженный снегом свет слепит глаза...

Не все уроки из тех, что дала нам Гильда, я сейчас помню, но один мне не забыть. Да, наверное, его помнят все, кто в то время учился.

У нас шел урок музыкальной литературы. «Волшебная флейта» Моцарта. Преподавательница музлитературы, Елена Федоровна Данилова, подошла к фортепиано, чтобы наиграть тему. Она коснулась клавиш. Они не поддались. Тогда она нажала сильнее. Вместе с аккордом раздался стеклянный звон. Мы засмеялись. Она открыла крышку фортепиано и выудила из него три пустых бутылки. Две пивных, одну из-под водки.

Разразился скандал. Отыскать виновников очень сложно. В аудиториях постоянно меняются группы, идут как музыкальные занятия, так и общеобразовательные, когда фортепиано не используется. Кто и когда это спрятал, неизвестно.

Гильда Эрнестовна собрала нас всех очень неофициально: во дворе музучилища. Она вышла на деревянное крылечко и сказала:

- Эдот мусор не в фортепиано. Там его уже убрали. В фортепиано только музыка. Эдот мусор остался в чей-то голова и сердце. Тот, кто эдо сделал, оскорбил музыка. Идите думайт.

И мы разошлись, чтобы думать...

            Низкий ей поклон и благодарность.

 

Студент отделения народных инструментов Павлодарского музыкального училища в 1963 – 1967 годы.           

Леонид Максимов