Маленький цветок

Чудно жить. Говорить с людьми на их языке. На языке любви. Декарт ошибся, утверждая: «я мыслю, значит, существую». Декарт запутался и нас почти на четыреста лет запутал. Правильно так: «я люблю, значит, существую!» Или хотя бы так: «я кому-то нужен, значит существую!»...

Начнешь вспоминать о местах, где был, или о людях, которых любил, ничего полно не вспоминается, пока не вспомнишь мелочи, частности. Запах моря... горячая ладонь в моей руке... большой камень на берегу... Если вспомнятся детали, мелочи, то вся картина оживает. Камень нагрелся за день, и на нем можно всю ночь сидеть, целоваться, глядеть на море, на передвигающиеся по небу звезды и говорить на языке любви. Слышен шум накатывающих и отступающих волн прибоя, чувствуются припухлые чуть влажные губы, пахнут солнцем и морем волосы…

Чуть видна под звёздами наша одежда на остывающем песке, чувствуется доверчивое тело, которое раскрывается на мои ласки, как ночной цветок...

На мгновение, огромное, как целая жизнь, останавливается время. И мы в этом мгновении: вдвоем, взявшись за руки, плывем незримые, расширяясь, над морем, городами, странами, Землею. Над миром людей. Одни из них, но отдельные, другие. Познавшие вечность и приобщенные к вечности. Наши тела, раскинувшись, лежат среди звезд, легко касаясь их. Мы огромны и мы исполнены нежности и любви и к этим двум существам на песке у горячего камня, и ко всему, что есть живого и неживого в мире!..

Чудно радоваться музыке, говорить на языке музыки. В ней свободно живут образы и чувства, и нет контроля разума. Разум занят: он считает! Он старателен, сосредоточен, как ребенок за взрослым занятием:

- Или раз-два, раз-два? Или раз-два-три, раз-два-три? Или раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять!

Чудно! Такая свобода! Скользит душа в звуках, как в море. Звуки то ласкают ее и нежат, то баюкают, то поднимают. Мир податлив и открыт любви. И в нем есть место тебе...

Далеко-далеко, дальше, чем просто за озером, дальше полувека назад, дальше, чем на другой планете, дальше, чем в другой жизни, на танцевальной площадке в ночном центральном парке вновь и вновь, из вечера в вечер низко и хрипло рассказывает кларнет историю о маленьком цветке.

Слышите? Вот: форшлаг и неимоверно длинная первая нота, как поиск равновесия над пропастью. Все замерло и похолодело внутри... О, наконец-то! Наконец-то шаг назад, от пропасти. Мелодия неуверенно постояла и заскользила. Она называется «Маленький цветок»[1]. Красиво и беззащитно: «маленький цветок». Как первый росток любви.

Мы, мальчишки нашего края улицы, поздним вечером собираемся у нас на сеновале. Сеновал открыт, над нами звездное небо. Мы каждый вечер ждем, когда на танцплощадке заиграют этот фокстрот. И тогда мы замолкаем. Мы ничего о нем не говорили и не говорим. Мы только слушаем.

Мы знаем, что сейчас там, на танцплощадке, в медленном фокстроте заскользили, зашаркали подошвы ног. Их обладатели заняты поиском человеческого тепла и ласки. Они прислушиваются к дыханию друг друга. Они заняты разговором. Они заняты друг другом. Кларнет им так много сегодня обещает.

Нам слышна только чудесная музыка и ничего другого. Она причудливо искажается расстоянием, отражается от озерной глади и медленно поднимается в небо. Мы заворожено смотрим в звездное небо, где ее первая фраза медленно растворяется среди звезд. Вот ее догоняет новый тоскующий призыв кларнета. Хочется плыть вместе с ним, не думая о том, что кларнет не спасет. Он наобещает, заведет и обманет. Музыка закончится безвольным неуверенным выдохом потерявшегося среди звезд кларнета. Потому что он сам не знает пути. Он слеп, как слепы мы и слепы танцующие на танцплощадке.

Когда музыка закончится, мы еще долго будем молчать и глядеть сквозь повлажневшие веки на мерцающие звезды, пытаясь там отыскать следы такой любви. Такой красивой, такой совершенной, как маленький цветок среди холодных звезд.

Чудно радоваться любому дню жизни: вот, только что, под солнцем и река, и озеро, и лес за рекой радостно перекликались между собой и небом. И вот они каждый сам по себе, каждый сам в себе и нет у них связи с остальным миром. Так бывает: набегают тучи – меняется мир.

Нам не хочется меняться. Понимаем, что время другое пришло. Может быть осень. Надо бы теплее одеться, а мы все тянем, ходим в летней одежде, словно надеемся, что, если так ходить, то лето вернется или хотя бы продлится дольше. Не помогают ни модные тридцать лет назад сандалеты, ни модная пятьдесят лет назад рубашка-апаш.

Это наша осень пришла. И пора лететь. Лететь куда-то с уносимыми ветром листьями и косяками птиц. Пришло время оставить эту землю, на которой порой счастливо, самозабвенно смеялся, порой в отчаянье рыдал.

Пусть кто-то другой попробует быть на ней счастливым.

И всё-таки: чудно жить!..