Женщин, красивей итальянок, в мире нет!

Чудно жить в Германии, говорить по-немецки...

В Германии сейчас часто можно услышать и русскую речь. Этот язык еще будет какое-то время жить здесь, как второй родной, усилиями постепенно стареющих переселенцев. Пока не превратится в обыкновенный иностранный. И тогда:

- Вы говорите по-русски?

- Вас заген Зи? (Что вы сказали?)

Но пока еще здесь на этот вопрос иногда отвечают утвердительно, пока еще здесь живут люди, которые на этом языке говорят, пишут и читают. Читают то, что можно прочесть в подлиннике только по-русски: Пушкина, Достоевского, Толстого, Бунина, Булгакова, Ахматову, Цветаеву, Блока, Тарковского...

 

А это было очень давно: в войну 1914 года. Когда она началась, знают многие, а когда кончилась, не всякий русский вам скажет. Для меня она кончилась в зиму 1922-1923 годов, когда я вернулся домой, в Сибирь. В эту войну я попал к немцам в плен. В весну 1916 года.

Лагерь на севере Германии. Постоянно сыро и промозгло. Даже летом. И постоянно голодно. А когда новая Россия отказалась платить взносы в международный Красный Крест, то стало просто жутко. Каждое утро до десятка человек с молитвой хоронили в общую яму. Кладбище наше тут же, недалеко от бараков.

Немцы так велели: в общую яму. И еще велели, прежде чем зарыть, ссыпать сверху на трупы мешок негашеной извести – боялись эпидемий.

Немцы народ обстоятельный и благоразумный: охранять – охраняли, а вот кормить… Спасибо и на том, что черный хлеб с макухой каждый день давали! В стране после войны и без нас голодно.

Чтобы мы могли выжить, лагерное начальство разрешило работать на стороне, но при условии вести себя прилично: не воровать, не драться, не насиловать! О последнем можно было бы даже не говорить. Стоило только посмотреть на нас. Однако, поработав некоторое время у бауэров – крестьян по-немецки, какой из нас отъедался и для этого дела. Некоторые, приглянувшиеся местным вдовушкам крестьянкам, становились сами бауэрами. И не было дела вдове, что, возможно, это он на фронте выпустил пулю, которая убила ее мужа. Ей жизнь велела жить. Ей нужно было только написать прошение лагерному начальству и все – был пленный, а теперь свободный человек! И почти немецкий бауэр.

Остальным – ждать удачи. Каждое утро у ворот лагеря несколько повозок, фур, в которые запряжены куцехвостые тяжелые немецкие лошадки. Их хозяева: бауэры, мелкие заводчики, ремесленники, другие добропорядочные немцы, перед лагерным строем. Они выбирают себе дешевую рабочую силу – будущих работников, которые согласны работать за еду. Вот выходит лагерное руководство, и переводчик начинает зачитывать по бумажке перечень требующихся умений:

- Каменщик.

Голоса кричат:

- Я!, - и несколько человек выходит из строя.

Вдоль строя идут те, кому нужен такой работник, и придирчиво выбирают: смотрят тело, зубы, руки, мускулы. Проверяют так старательно потому, что боятся болезней. Ведь с этим человеком придется какое-то время быть рядом, а то и есть-пить вместе.

- Плотник!

- Конюх!

- Свинарь!

- Дояр!

- Косарь!

- Механик!..

Я на все кричал:

- Я!, - и выходил из строя.

Но я, а мне тогда было около двадцати трех лет, был худ и ещё, как положено кержаку, бородат – меня брали редко. Боялись. Борода выросла большая, окладистая. Что там, за этой растительностью скрывается?

И тогда я согрешил: обрился срамотно: до голых щек.

Стали брать. Даже часто. Я даже поправляться стал.

Как чуть сил набрал, стал думать, как домой вернуться. Немцы говорят, в России переворот. Страшная смута идет: сами с собой воюют! Друг друга убивают! Врут, поди, чтобы дешевой рабочей силы не лишаться.

Из лагеря никого из нас одного не отпускают. Только с нанимателем, и тот не позволяет никуда уйти, говорит, что он обещал вернуть меня в лагерь.

- Найн! Найн!, – отвечает, - цурюк, ин лагер!

Не кормят, а домой не отпускают...

Так и выживали. И не важны были для этого выживания ни мускулы, ни разум, ни хитрость. Важно было жить этой жизнью и не жалеть себя в ней. Кто жалел себя и обижался на судьбу, все переселились в ямы за бараками. Я туда не спешил.

В какой-то день весны 1920 года весь лагерь построили, отконвоировали на вокзал, погрузили в телячьи вагоны и куда-то повезли.

Везли несколько суток. Остановки делались ночью в местах, где не было людей. Мы выносили и выливали параши. И – дальше, дальше!

Дальше – это Италия!

Потом выяснится, что нас, как дешевую рабочую силу, купил у немцев какой-то ушлый итальянский подрядчик. Мы уже были не пленные. Мы были наемные рабочие на строительстве железной дороги. Здесь мы тоже будем жить в бараках, но сможем ходить в город. Нам будут платить, пусть небольшие, деньги. Через два года кончится контракт, который мы не подписывали, нам выдадут документы, и мы будем вольны выбирать свою судьбу. Многие из нас останутся в Италии. А я отправлюсь пешком по Европе, по дороге домой...

Но тогда мы еще этого не знали.

Тогда нам сказали: это – Италия!..

Жаркое весеннее солнце слепит русский сброд, столпившийся у телячьих вагонов. Быстро собралась толпа итальянцев поглазеть на необычных пассажиров. Немцы конвоиры куда-то делись. На перроне перед нашей толпой бегает маленький чернявый итальянец. Указывает на стоящий у вокзала длинный ряд повозок, подталкивает нас к ним и кричит:

- Дава-дава! Престо! Престо!

И еще что-то очень быстро и горячо по-итальянски...

Мы стоим под ярким солнцем и сияющим небом южной Италии и никак не можем прийти в себя после длинной дороги.

Перед нами на небольшой площади беленький, аккуратный вокзал. За ним каскадами вверх и вниз по горе лепится такой же весь беленький каменный городок. А левее горы и дальше внизу ослепительно сияет, мерцает, переливается лазурное море!

- Море! Смотрите, море!

- Мо-о-о-ре.

- Какой белый город!

- Какое голубое небо!

- Какое жаркое солнце!

- Море!

Слепит все: небо, солнце, белые дома, море! Все сияет новой жизнью и чистотой!

Меня кто-то теребит за рукав. Я с трудом отрываю взгляд от моря и вижу перед собой смуглого ангела в черной юбке и белой кофте со шнурками на груди. Девушка улыбается живыми карими глазами и протягивает мне лепешку с большим куском сыра. При этом ангел не столь наивна, как хотелось бы голодным русским, и крепкими загорелыми ногами сжимает, стоящую между ее ног наполненную чем-то и прикрытую белым полотенцем корзину. От девушки, как от городка, неба и моря, исходит сияние чистоты и новой жизни!

Теперь все будет хорошо! Я счастливо улыбаюсь ей в ответ и беру протянутую мне еду...

…

- Женщин, красивей итальянок, в мире нет!

Это мое убеждение я пытался передать своим детям и внукам, тем, кто, затаив дыхание, слушал мои рассказы.

Я был в Италии в начале прошлого века. Мой внук, побывав в Италии в конце прошлого века, мог бы, наверное, со мной поспорить, но не стал. Я знаю почему: он бережно, с детских лет хранит в душе эту уверенность и ему очень хочется, чтобы она жила дальше:

- Женщин, красивей итальянок, в мире нет!