Мы снимались на телевидении в передаче «Алло, мы ищем таланты!» Тянули жребий. Нам не повезло: мы играем первыми. Ведущая заранее подходила ко всем музыкантам, которые участвовали в передаче, и каждому давала задание: подготовить ответ на вопрос, который она задаст. Меня тоже попросила подготовиться. Она сказала:

 

- Ваша группа открывает передачу. Потом будут играть остальные группы. После того, как вы все отыграете, я буду брать у вас интервью. Я подойду к вам первому и задам вопрос: «какие у вас впечатления о передаче?» Вы сейчас подготовьте ответ. Только не в одно слово типа: «прекрасные!», «замечательные!» и все. Что-нибудь попространнее, но и не больше десяти-пятнадцати слов. Только не кричите в микрофон, говорите спокойно, смотрите в объектив.

- Я знаю! Я же музыкант, мы много работаем с микрофоном!

- И микрофон у меня не отнимайте, я сама его буду держать!

Я пообещал, снисходительно улыбнулся ей и стал готовиться. Хорошую речь я придумал быстро:

- Это единственная передача, на которой музыкальные группы получают реальный шанс показать себя широкой публике. Спасибо вам.

Коротко, дельно, достойно. Чтобы не забыть, я стал повторять начало речи:

- Это единственная передача, на которой… Это единственная передача… на которой… Это, на которой…

Чем дольше я повторял, тем неповоротливей двигались слова. Потом я почему-то забыл начало речи:

- Как же там было? «Эта единственная широкая публика… Спасибо вам за реальную передачу… на которой широкая публика может… можно услышать настоящую музыку… группу… которая чувствует себя единственной?» Нет, не так! Не то! Забыл! Как же там!?

Простые слова русской речи вдруг потеряли смысл. Они не хотели существовать совместно, они не хотели сочетаться друг с другом, они хотели быть самостоятельными. Каждое слово – само по себе! Они отказывались от собственного смысла, они хотели какого-то иного смысла. Эти слова вдруг зазвучали так, будто я их никогда не слышал, будто я никогда не знал русской речи.

От всего этого я так разволновался, что забыл, зачем мы вообще сюда приехали. Ребята меня зовут:

- Скоро наш выход, где твой аккордеон?

И, правда, где же я оставил аккордеон? И чего это я с ним ходил?

Аккордеон нашли в фойе, на подоконнике. Хорошо, что не в туалете. Как он здесь оказался? Я же, кажется, сюда не выходил? Или выходил?..

За окном фойе ночь. Я смотрю в темное окно, в котором отражаются стоящий на подоконнике аккордеон, я, ребята из нашей группы и суетливый телевизионный распорядитель. Он что-то говорит на непонятном языке, энергично машет руками, даже дергает меня за рукав. Поворачиваюсь к распорядителю и ребятам. Подумалось, уже не в первый раз за этот вечер:

- А что я здесь делаю?

Оказывается, я спросил это вслух. Все мне объясняют:

- Через несколько минут начало передачи, наш выход!

- Это прямой эфир!

- Нам нужно скорее бежать в зал студии.

- Мы должны отыграть свой номер.

- Ну, это я умею! Это я с радостью!..

 

Началась передача. Мы открываем ее, и тут выяснилось, что наши инструменты под горячими софитами нагрелись и расстроились. Всё расстроилось: гитары, органчик! Даже барабаны ударной установки! В порядке только мой аккордеон. Тогда мы стали настраивать наши инструменты! В прямом эфире! Режиссер рвет на себе остатки волос! Из-за камер нам все гримасничают, машут руками:

- Играйте! Играйте же! Играйте, как есть! Прямой эфир! Время!

Ну, уж нет! Играть мы не будем, пока не настроимся! Мы настраиваемся, а нас в это время показывают по телевидению! Обстановка нервозная. Наверное, больше минуты ушло на настройку гитар и подтягивания болтов на барабанах. От органчика пришлось совсем отказаться. Обошлись без него. Отыграли. По-моему, неплохо отыграли. Яша и во время игры всё подтягивал струны своей бас-гитары.

Режиссер на нас зол. У него время! У него прямой эфир! Остальные группы, наученные нашим горьким опытом, толпятся вокруг него, просят дать им возможность настроить перед игрой свои инструменты, которые так же, как наши уже зажарились под низко висящими софитами! Этот режиссер, что, не знает, что инструменты греются под софитами?

Наконец все отыграли, кто как мог.

И тут…

О, боже! Настало время интервью с музыкантами!

Ведущая подошла ко мне первому и спросила:

- Какие у вас впечатления о передаче?

Микрофон она мне долго не отдавала, но я его все-таки отнял, уставился на него и почему-то заорал:

- Отлично!

Слава богу, она все поняла и не стала ничего уточнять. С трудом отняла у меня микрофон и обратилась к следующему. Следующий – это Яша. Каким был ее вопрос к нему и каким был его ответ, я не помню. Я потерял остатки сознания от стыда и позора. Нет, я не упал на мягкий пол студии, не закатил глаза, на губах у меня не было пены. Я просто стоял. Стоял весь красный, уши налились кровью и оттопырились. А к лицу приклеилась глупая деревянная улыбка. Оператор и режиссер долго держали меня в кадре. В это время остальные музыканты что-то говорили в микрофон ведущей. Но в кадре был я. Крупным планом. Долго.

Всего этого я тогда не видел и не осознавал. Я был без сознания. Это все я потом увидел. Моя подружка, желая сделать нам приятное, записала на видик всю передачу.

Со стороны все выглядело намного хуже, чем мне казалось изнутри…

 

Меня еще долго радостно узнавали незнакомые люди:

- Смотри-ка, это тот чудик из телевизора!..